На основании архивных материалов рассматривается статус партийных собраний во время Большого террора (1936 1938 гг.). Согласно авторской гипотезе исповеди, проповеди и разоблачения на партийных собраниях являлись моделями террористических практик 1936 1938 гг. Язык партийных собраний и язык следственных документов того времени обнаруживают далеко идущее сходство: и в лексике, и в тематике, и в оценках. В их общем политическом нарра-тиве проявляются меняющиеся сценарии власти. Партийные собрания, сохранившие уставную форму, коренным образом поменяли свои функции: из инструмента нормализации они превратились в орудие политического самоистребления. ; The paper analyses the status of party meetings during the Great Terror (1936-1938) on the basis of archival materials. According to the author's hypothesis, confession, preaching and revelations at party meetings were a model of terror practices of 1936-1938. Party meetings, which have preserved the statutory form, radically changed their function: from the tool of normalization they have turned into an instrument of political self-destruction. The whole campaign took place among people who were only superficially affected by the new Bolshevik culture, its symbols and values. Party meetings turned to the field of hunting enemies of the people within the party. Varying scenarios of the power can be found in their political narrative. The language of party meetings and the language of investigation documents of the time show a far-reaching similarity: in vocabulary, topics, and moral judgements. That was a universal language of power. The primacy of the party language is a strong evidence of maintaining leadership of the CPSU (b) in the Great Terror. There was a renewal of political language with expressive vocabulary and with renaming events and actions (for example, participation in opposition a crime against the party; conciliation double-dealing; lack of self-criticism sycophancy, etc.). New terror discourse, repeated in the fractures and collapses of arrayed social ties, put party members in a border existential situation: to be witnesses and accomplices of the destruction of the collective past and, ultimately, their own identity, or to put obstacles to that pernicious process.
На основании архивных материалов рассматривается статус партийных собраний во время Большого террора (1936 1938 гг.). Согласно авторской гипотезе исповеди, проповеди и разоблачения на партийных собраниях являлись моделями террористических практик 1936 1938 гг. Язык партийных собраний и язык следственных документов того времени обнаруживают далеко идущее сходство: и в лексике, и в тематике, и в оценках. В их общем политическом нарра-тиве проявляются меняющиеся сценарии власти. Партийные собрания, сохранившие уставную форму, коренным образом поменяли свои функции: из инструмента нормализации они превратились в орудие политического самоистребления. ; The paper analyses the status of party meetings during the Great Terror (1936-1938) on the basis of archival materials. According to the author's hypothesis, confession, preaching and revelations at party meetings were a model of terror practices of 1936-1938. Party meetings, which have preserved the statutory form, radically changed their function: from the tool of normalization they have turned into an instrument of political self-destruction. The whole campaign took place among people who were only superficially affected by the new Bolshevik culture, its symbols and values. Party meetings turned to the field of hunting enemies of the people within the party. Varying scenarios of the power can be found in their political narrative. The language of party meetings and the language of investigation documents of the time show a far-reaching similarity: in vocabulary, topics, and moral judgements. That was a universal language of power. The primacy of the party language is a strong evidence of maintaining leadership of the CPSU (b) in the Great Terror. There was a renewal of political language with expressive vocabulary and with renaming events and actions (for example, participation in opposition a crime against the party; conciliation double-dealing; lack of self-criticism sycophancy, etc.). New terror discourse, repeated in the fractures and collapses of arrayed social ties, put party members in a border existential situation: to be witnesses and accomplices of the destruction of the collective past and, ultimately, their own identity, or to put obstacles to that pernicious process.
В статье представлены результаты исследования социального кризиса в ГУЛАГе в первое послевоенное десятилетие. В фокусе исследования находятся лагеря и колонии, расположенные в Молотовской области. Источниковой базой работы стали материалы прокурорского надзора, отложившиеся в соответствующих фондах Государственного архива Пермского края и Пермского государственного архива социально-политической истории. Особое внимание уделено деятельности областного прокурора Д.Н. Куляпина (1942-1949 гг.). Изучение литературы по указанной теме позволило сформулировать объяснительную модель исследования, согласно которой кризис ГУЛАГа включает в себя несколько компонентов: экономический, социальный, культурный. Он связан с ростом социальной напряженности в послевоенном советском обществе: конфликтом партикулярных интересов разных социальных сообществ, ростом внутренней и внешней агрессивности, иными чертами социальной дезорганизации, одним из проявлений которой служит обострение межведомственных конфликтов, в том числе между различными карательными структурами. Прокуратура была поставлена в такое положение, что ей приходилось отстаивать свой конституционный статус, оспариваемый на деле органами МГБ и МВД. По этой причине прокурорский надзор был нацелен на выявление недостатков, нарушений и беззаконий в региональных звеньях лагерной системы. Д.Н. Куляпин сформулировал основные черты «неудовлетворительного состояния дел» в лагерях: административный произвол и избыточная эксплуатация подневольной рабочей силы, влекущие за собой физическое истощение и смертность заключенных, а также, в крайних случаях, бунты в колониях. Причины происходящего областной прокурор видел, с одной стороны, в невежестве лагерного персонала, в отсутствии гуманности, иначе говоря, в низком уровне общей и профессиональной культуры, а с другой - в непродуманном внедрении принципов хозрасчета в лагерную экономику, что влекло за собой экономию продуктов питания, средств гигиены и ухода и прочего для заключенных. Прокурор предлагал исправить положение в лагерях путем воспитания лагерного персонала в духе социалистической морали, примерного наказания виновных и усиления мер надзора, т.е., по сути, привычными и неэффективными методами советской пенитенциарной системы. Это, однако, не умаляет того факта, что в докладах Д.Н. Куляпина был поставлен вполне адекватный диагноз состояния дел в послевоенном ГУЛАГе. The article presents the results of a study of the social crisis in the Gulag during the first postwar decade. The study focuses on the camps and colonies located in Molotov Oblast. The main sources of the study are the materials of prosecutor's supervision that are stored in the corresponding fonds of the State Archive of Perm Krai and the Perm State Archive of Socio-Political History. Special attention is paid to the activities of D. Kulyapin, Public Prosecutor of the oblast (1942-49). Studying the literature on the subject made it possible to formulate an explanatory model, according to which the Gulag crisis includes several components: economic, social, and cultural ones. It is associated with increasing social tensions in the postwar Soviet society: the conflict of particularistic interests of different social communities, the growth of internal and external aggressiveness, and other features of social disorganization. One of the manifestations of social disorganization is the aggravation of interdepartmental conflicts, including those between various punitive institutions. The prosecutor's office was put in such a position that its employees had to defend its constitutional status, which was in fact challenged by the bodies of the MGB and the MVD. For this reason, prosecutor's supervision was aimed at revealing shortcomings, violations, and lawlessness at the regional levels of the camp system. D. Kulyapin formulated the main features of the "unsatisfactory state of affairs" in the camps: administrative arbitrariness and excessive exploitation of forced labor resulting in physical exhaustion and mortality of prisoners and also, in extreme cases, riots in the colonies. He saw the causes of what was happening in the ignorance of the camp staff, their lack of humanity or, in other words, the low level of their general and professional culture on the one hand, and on the other hand - in the introduction of self-sufficiency in the camp economy, which entailed economizing on food supplies, hygiene and care products, etc. for the prisoners. The prosecutor offered to remedy the situation in the camps by means of educating the camp staff about socialist morality, exemplary punishment of the guilty, and strengthening of supervision measures, i.e. essentially habitual and inefficient methods of the Soviet penitentiary system. Nevertheless, D. Kulyapin's reports diagnosed the state of affairs in the postwar Gulag quite adequately.
В статье на основании опубликованных и архивных эго-документов произведена реконструкция историй короткого пребывания в германском плену военфельдшера Т.М. Малыгина и младшего лейтенанта РККА В.С. Ныркина в 1941–1942 гг. Истории эти интересны тем, что в них помимо событийной стороны, связанной с пребыванием в плену командиров Красной армии и их последовавшим побегом, присутствуют и обнаруживаются скрытые ментальные структуры повествования: фатализм, высокий уровень адаптивности к обстоятельствам, сила воли, предприимчивость, способность находить нестандартные решения, неприятие каких бы то ни было видов расового превосходства и приниженности. Статья состоит из 5 основных разделов и кратких выводов. В первом разделе авторы характеризуют принятую ими объяснительную концепцию в рамках антропологической перспективы исторического знания. Нас интересовали частные случаи, позволяющие увидеть то, что нельзя рассмотреть в универсальной исторической перспективе: характерные черты времени и места, поступки и взаимоотношения людей, рассказанные ими самими. В статье фокусируется внимание на участии обоих главных персонажей в оказании помощи раненым советским военнопленным. Во втором разделе содержится краткий обзор историографии темы плена и предъявляются методы работы с источниками: протоколами допросов В.С. Ныркина и Т.М. Малыгина в следственных органах НКВД. Три последующих раздела посвящены акту пленения, пребыванию в плену и бегству из плена. В выводах формулируются итоги исследования: несмотря на свое привилегированное положение в плену, командиры РККА при первой возможности бежали из лагеря: В.С. Ныркин установил связь с партизанами, а Т.М. Малыгин, воспользовавшись наличными материальными ресурсами, приобрел в обмен на ценные вещи и деньги необходимые для побега услуги местных жителей. В статье в виде иллюстрации приводятся аутентичные немецкие документы, имеющие касательство к сюжету: «паспорт», написанный от руки немецким военным медиком, и отпечатанный на пишущей машинке аусвайс, за подписью коменданта пересыльного лагеря для военнопленных в г. Смоленске. On the basis of published and archival ego-documents, the article reconstructs the stories of military medical assistant Timofei M. Malygin and junior lieutenant of the Red Army Vladimir S. Nyrkin who were held captive by the Germans for a short period of time in 1941–1942. These stories are of interest because in addition to the event-related aspect associated with the captivity of the Red Army commanders and their subsequent escape, there are hidden mental structures of the narrative: fatalism, high level of adaptability to circumstances, willpower, enterprise, ability to find non-standard solutions, and rejection of any kind of racial superiority and humiliation. The article consists of 5 main sections and brief conclusions. In the first section, the authors characterize the explanatory concept adopted by them within the framework of the anthropological perspective of historical knowledge. We were interested in particular instances that allow us to see what cannot be descried in a universal historical perspective: characteristic features of time and place, people's actions and relationships described by those people. The article focuses on the participation of both main characters in helping the wounded Soviet prisoners of war. The second section contains a brief historiographical overview of the subject of and presents methods for working with sources, among which are the records of interrogations of Vladimir S. Nyrkin and Timofei M. Malygin in the investigative bodies of the NKVD. Three subsequent sections reveal the stages of being in captivity: the act of being taken captive, being held in captivity, and escape. The conclusion summarizes the results of the study. Despite their privileged position, the Red Army commanders fled from the camp at the first opportunity: V. Nyrkin established contact with the partisans, and T. Malygin used available material resources and exchanged valuables and money for the local residents' services necessary for the escape. Authentic German documents related to the topic are presented in the article in the form of illustrations: a "passport" handwritten by a German military doctor and a typewritten "Ausweis" signed by the commandant of the transit camp for prisoners of war in the city of Smolensk.
