Suchergebnisse

В начале 1990-х годов российскому обществу представлялось, что пути социально-экономического развития России могут заметно трансформироваться. Научное сообщество вернулось к идее, что история не предопределена (как утверждал Герцен, «история стучится во все двери») и что советская социальная политика имеет многие возможные альтернативы. Это был классический спор об агентах/субъектах и структуре, спор, в сущности, о том, является ли история продуктом выбора индивидов или структурных сил. Эта дискуссия актуальна и по сей день, но уверенных в том, что Россия застряла в своей исторической колее, стало, пожалуй, больше. Однако критика основ социальной политики и попыток ее преобразования не может исходить из каких-то абстрактных соображений общего порядка, из примеривания того, что в Швеции или в США давно делают и там это хорошо получается. Критик должен быть, выражаясь словами Грамши или Уолцера, «связанным» (connected), то есть быть участником данного общества. Учитывая самобытность российского общества, это тем более важно. Задачей данной статьи является анализ изменений социальной политики в России за последние 18-20 лет. ; The main purpose of this article is to study the changes in Russian social policy in the past 18-20 years. The starting point is that social policy is a vague concept, by which a set of practical measures and theoretical approaches is being implied. One of the most important reasons to this is the theoretical instability of this concept is the general lack of positivism and determinism in social sciences and its failure to explain social changes. The processes of self-organization of population in Russia have been so many times interrupted by the state. The society already got used to being organized from above, however, in the last decades it seems that many major social groups as well as individuals have become rather confused and have lost their point of reference in the face of the state. The authorities, on the other hand, still do not interact with society, rather they are trying to influence it with usual strength. Different groups of population attempt to articulate their interests through the network of the NGOs, but the access barriers to any kind of discussion continue to be quite impenetrable. Redistribution mechanisms work badly, but these do not exhaust the essence of social policy. Thus, we still lack rational and attractive objectives of social development for the population. These, it seems, should most likely be related to improvement of education and health provision systems. According to its education component of HDI Russia was ranked 37th among the rest countries in 2010, while in the 1960s Russia (USSR) was in the top five of the most educated countries. The situation is far worse with the health of its population, according to its life expectancy modern Russia is far beyond many developed countries being ranked the 100th. And this with its policies offering the development of medical services rather than improving health per se. There is an apparent lack of understanding in the government with respect to the fact that the quality of life has become more important than wealth. Educated people in Russia appreciate interesting jobs and the freedom of choice, however, higher levels of economic differentiation among individuals, social groups and territories have become a serious constraint to pursuing any kind of reasonable professional motivation. No wonder, there is no consensus about the goals of development and ways of achieving them. There has also been a sharp decrease in employment in the last 15-18 years. The average number of employed at medium and large enterprises has decreased by more than one third according to official statistical data. At the same time the number of subsistence farmers and households has grown significantly, many people prefer not to buy, but to selfproduce vegetables, potatoes, fruits. About 1/3 of the adult population is involved in these kinds of activities during the peak season. This is to a greater extent possible because of flexible and irregular employment at enterprises. But the major motive behind such a strange employment model are low wages delivered at many Russian enterprises. Low wages and poor working conditions also remain the main cause of industrial conflict. But neither employees, nor any of their legal representatives such as trade unions are actually involved in the modern economic system. They have weak negotiation skills, while employers are not as constrained by state control and regulations as managers of Soviet enterprises. It is thus practically impossible for workers to organize any kind of strikes to defend their interests. Therefore, employees have to adhere to less efficient ways of attracting attention to their problems. The shift from universal to a minimum and goal-oriented social policy has led to unintended consequences in Russia. First, it has left a majority of population dissatisfied with its current situation (being used to continuous support from the state). Second, the state has itself created a trap, where pursuing economic goals through successful employment has become so much effort-consuming and risky that many decide to adhere to a much easier strategy of relying on state support. Thus, it has lead to an emergence of a rather massive, yet quite heterogeneous group of population, whose success is achieved through acquiring the nominal status of the ones in serious need and difficult situations. The now dominating approach to social policy adopted by the state is not just critically inefficient, it is, in fact, corrupting our population and assisting further lumpenisation, which can only be avoided through major revisions of social policy and adoption of serious measures, the explicit objectives of which should be consistent with purposes of human and social development.

***

Ирина Андреевна Григорьева – д. с. н., профессор, СПбГУ, руководитель проекта РНФ, НИУ ИТМО, Санкт-Петербург, Россия. Электронная почта: soc28@yandex.ru
DOI: 10.17323/727-0634-2017-15-4-497-514
Невозможно однозначно толковать такой глобальный социально-исторический процесс, как трансформацию социальной политики за последние сто лет, в том числе учесть все аспекты влияния на нее революции 1917 г. Несмотря на уникальность многих решений, а также взаимовлияние и взаимозависимость социальной политики и социалистической революции, провозглашение СССР в качестве передовой страны социальной политики не вполне оправдано. Задача этой статьи – реконструировать некоторые из форм взаимозависимости между индивидами и обществом в советской и постсоветской социальной политике. В тео­ретическом реконструировании необходимо учесть противоречия между целостностью общества и его дифференциацией – делением на социальные группы и регионы, часто имеющие противоречивые интересы. При этом осознанию различий интересов препятствует сохраняющаяся идеология «уравниловки», хотя реальная политика, как в советское время, так и теперь, имеет селективный характер. Кроме того, история вековой социальной политики в России и на Западе подвержена постоянному переосмыслению. С одной стороны, часто принимаются политические решения по снижению роли государства в социальной поддержке. С другой – подчеркивается его приоритет. Анализ исходит из перспективы, предполагающей не только важное значение структурных факторов общественных отношений, но и принципиальную роль людей в социальных трансформациях как субъектов собственной жизни. Историю социальной политики предлагается описать через взаимовлияние двух политических подходов – селективного и универсального. Это значит, что социальная политика может быть адресована либо определенным группам населения (трудящимся, пожилым, детям), либо населению в целом. Но какие именно решения являются при этом либеральными, а какие – социал-демократическими, какое их сочетание оптимально в конкретный момент истории, остается объектом споров.

Фокус данной статьи направлен на изменение социологических конструктов, в рамках которых изучается старение и статус людей пожилого возраста, переход от отношения к пенсии как к пособию, гарантированному нетрудоспособным членам общества, к пониманию пенсии как устаревающего института, приводящего к социальному исключению растущей группы населения. В статье проанализированы демографические тенденции в РФ на материале государственных органов статистики с учетом тенденций рынка труда. Кроме того, сделан обзор результатов социологических исследований ФОМ и ВЦИОМ о восприятии населением этапа жизни, связанного с пенсионным периодом, стратегиями изменения трудового поведения в пенсионном возрасте. Более детально рассматриваются гипотезы о том, что обучение людей пожилого возраста использованию информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) может способствовать улучшению межпоколенных взаимодействий и возвращению пожилых на рынок труда, либо становиться новым видом престижного досуга. Приводятся некоторые результаты пилотного исследования. ; The focus of this article is aimed at changes in sociological constructs in which we study the aging and the elderly from understanding a pension as benefits guaranteed by the government to infirm members of the society, to understanding it as an unnatural way of social exclusion forever growing population. The article presents the demographic trends in the Russian Federation, based on the governmental statistics, as well as taking into account the labor market figures. The article also presents an overview of the results of sociological studies in the topic of the people's attitude to the retirement period of life, to the changes in work behavior strategies in the retirement age. We analyze in more details the hypothesis that training older people to use information and communication technologies can help improve intergenerational interactions and return them to the labor market or becomes a new kind of prestigious leisure. The results of a pilot study on this topic are also presented.

Статья основана на идеологии Международного Мадридского плана по активному старению и разработанного на его основе Индекса активного старения (Active Ageing Index – AAI), где приоритетное место отдается занятости пожилых. Подход «активного старения» полностью укладывается в рамки классической и современной активистской социологии. Кратко анализируется социальное обслуживание пожилых в России, которое развивается с конца 1980-х годов, а в 1995 г. было унифицировано и введено в рамки федерального закона. Затем, в 2004 г., реализация функций социального обслуживания вместе с финансированием, были переданы на уровень субъектов РФ. Однако до сих пор мало исследований, где уточняется, в каких услугах нуждаются сами пожилые. Развивается также государственное пенсионное страхование и обеспечение, в рамках которого решается вопрос, какие выплаты, с какого возраста и на каких условиях предоставляются гражданам. В начале 1990-х годов были открыты и службы занятости, но пожилым всегда предлагались вакансии на низкоквалифицированные и низкооплачиваемые рабочие места. Цель статьи – показать, что потребности и возможности «старшего поколения» заметно меняются, а существующий подход к предоставлению социальных услуг, сложившийся, в основных чертах, в 1990-е годы, устарел. Наш основной исследовательский вопрос: соответствуют ли проектируемые цифровые экосистемы (сервисы, услуги) положениям, закрепленным в Мадридском плане? Многие пожилые хотят продолжать трудовую или волонтерскую деятельность, в том числе, осваивая цифровую среду. Поэтому дополнительный вопрос следующий: учитываются ли потребности пожилых в трудовой деятельности цифровыми и традиционными поставщиками социальных услуг? Основным эмпирическим материалом статьи является проект Администрации Санкт-Петербурга по цифровизации услуг гражданам, в том числе и пожилым, на основе перечня их потребностей (электронные государственные услуги – ЭГС СПб). В настоящее время этот проект быстро развивается. Статья носит аналитический и полемический характер. Делается вывод, что социальные услуги должны поддерживать достигнутый и нормативный статус пожилого человека как взрослого, независимого и сохраняющего самостоятельность и достоинство.

«Золотой век» социального государства – в прошлом, оно дрейфует в сторону все более сложных и смешанных моделей, к плюрализации (welfare pluralism). Наряду с этим неолиберальный подход в социальной политике, который реализует в последние годы российское государство, привел к увеличению числа «смешанных» субъектов социальной политики. Речь идет о множестве малых или индивидуальных «предприятий», находящихся в широком спектре от прибыльного бизнеса до благотворительности. Социальные предприятия и социально ориентированные НКО (СО НКО) – поставщики социальных услуг, взаимодействующие в одном поле и конкурирующие за государственные субсидии или гранты. В статье на примере социального обслуживания пожилых людей в Санкт-Петербур­ге и Ленинградской области мы отвечаем на вопросы: как происходит разгосударствление социального обслуживания? Каковы барьеры и возможности этого процесса? В рамках теории текущие изменения требуют опоры на классический подход к анализу межсекторных взаимодействий в социальной политике. Использованные для анализа материалы включают в себя: актуальные нормативно-правовые акты; статистические данные; выступления чиновников; научные публикации; материалы с сайтов НКО. В статье показывается, что СО НКО и социальное предпринимательство играют важную роль в разгосударствлении социальных сервисов, которое ускорилось в 2015 г. после принятия Федерального закона о социальном обслуживании. На практике государственные службы зачастую создают организационные и финансовые барьеры для НКО, стремясь сохранить монополию в сфере социального обслуживания. Повысить устойчивость работы НКО могут эндаумент-фонды, но создать их удается редким (даже крупным) НКО. Среди других барьеров – низкая информированность о работе НКО и уровень доверия к ним со стороны населения, плохо отработанный механизм сбыта продукции и услуг. Разгосударствление посредством активного вовлечения СО НКО и социальных предприятий открывает возможности для того, чтобы они эффективно компенсировали несовершенство государственных сервисов, повышали самообеспечение и самозанятость населения. Негосударственные поставщики социальных услуг меняют поле решения социальных проблем, превращая пассивных «получателей услуг» в активных агентов.

Ирина Андреевна Григорьева – доктор социологических наук, профессор, кафедра теории и практики социальной работы, факультет социологии, Санкт-Петербургский государственный университет; Центр технологий электронного правительства, Университет ИТМО. Адрес: 191124, Санкт-Петербург, ул. Смольного, д. 1/3, 9-й под. E-mail: soc28@yandex.ru
Ирина Леонидовна Сизова – доктор социологических наук, профессор, кафедра прикладной и отраслевой социологии, факультет социологии, Санкт-Петербургский государственный университет. Центр технологий электронного правительства, Университет ИТМО. Адрес: 191124, Санкт-Петербург, ул. Смольного, д. 1/3, 9-й под. E-mail: sizovai@mail.ru
Цитирование: Григорьева И.А., Сизова И.Л. (2018) Траектории старения женщин в современной России // Мир России. Т. 27. № 2. С. 109–135. DOI: 10.17323/1811-038X-2018-27-2-109-135
В центре внимания авторов статьи находятся траектории старения женщин в современной России, которые трансформируются в условиях увеличивающейся продолжительности жизни, сокращающихся ресурсов на обеспечение старости и возрастающей неопределенности будущего. На материалах современных зарубежных и российских социологических исследований анализируются концепт старения и представления о положении пожилых людей в мире. Авторы приходят к выводу, что необходимо переосмысление места старшего поколения в обществе, акцентирование потенциала нынешних и будущих пожилых. Эта переоценка представляет вызов как для социологической науки, так и для социальной безопасности общества. Исключение эйджизма, т.е. возрастной дискриминации на институциональном уровне и в общественном дискурсе, предполагает кардинальную смену парадигмы старения и вовлечения пожилых во все стороны социальной жизни, помощь им в выстраивании жизненных стратегий в условиях множественности выборов.
Вторая часть статьи посвящена дискуссиям о современном феномене феминизации старости, которые детализируют картину происходящих изменений в стратификационных моделях и неравенствах, формируют отдельные «миры» старости. Особенно негативная ситуация складывается в России, где быстро растет доля пожилых женщин, а их социальная изоляция поддерживается на нескольких уровнях: в системе занятости, в частно-семейной сфере, в самоорганизации и в субъективном восприятии собственной жизни.
Теоретические посылы данной статьи послужили толчком для прикладного изучения основных особенностей старения российских женщин после 50. На базе данных трех волн Российского мониторинга экономического положения и здоровья НИУ ВШЭ (2009, 2011, 2015 гг.) изучались проблемы занятости, самоидентификация, формы активности и потребности в организации жизни российских женщин. Активным во второй половине жизни российских женщин является возраст от 50 до 60 лет, затем следует заметный спад. Структура и виды жизненных занятий российских женщин вне трудовой деятельности в целом похожи и являются традиционными. Их интенсивность и разнообразие варьируются в зависимости от нескольких взаимосвязанных компонентов: возраста женщин, вовлеченности в профессиональную деятельность, семейного положения, материального обеспечения и состояния здоровья.