Suchergebnisse

SUMMARY:
Статья Кристиана Ноака посвящена пространственному измерению идентичности мусульман Волжско-Камского региона в Российской империи в XIX – начале XX вв. Автор анализирует пространственное измерение мусульманского сообщества на трех уровнях: община и место непосредственного проживания мусульман; регион как место мусульманской общины в общем экономическом, социальном и политическом пространстве империи; символическая география (представления) о родной земле самих мусульман. Ноак отмечает, что до периода Великих реформ пространственная идентификация мусульман характеризовалась стабильностью на всех анализируемых уровнях, при этом границы идентичностей не были четко маркированы: местные мусульманские общины определяли себя в терминах исламских институтов (являвшихся одним из инструментов имперского управления различиями), исторический опыт дворянских и купеческих мусульманских групп формировался в рамках имперской региональной сетки, а общей основой для дискурса о родной земле выступала идентификация с Булгаром и булгарскими священными местами, которые, в общем, совпадали с территорией Российской империи и тем самым способствовали идентификации религиозной группы с пространством государства. Постреформенный период принес изменения в политике по отношению к мусульманам Волжско-Камского региона и, как результат, критику булгарской идентичности. При этом пространственная идентификация "малой родины" существенно не изменилась и осталась тесно связанной с религиозными институтами (судом и школами). Критики булгарской идентичности из числа улемов все больше подчеркивали связь мусульманской общины с Казанью и территорией компактного проживания татар. Революция 1905 года привела к значительному изменению территориального компонента мусульманской идентичности, в значительной степени под влиянием джадидов Волжского региона. С одной стороны, джадиды настаивали на границах мусульманской общности, охватывающих всю империю, с другой стороны, их понимание этой общности все больше основывалось на тюркском или татаротюркском элементе. В целом, до 1917 года пространственные маркеры мусульманской идентичности оставались зыбкими, что выразилось в господстве идеи внетерриториальной культурной автономии. Только в 1917 году в рамках мусульманского движения появилось новое направление, которое отличалось более левой ориентацией и требованием территориализации автономии, при этом рамки этой автономии были маркированы по этническому принципу, а не по границам религиозной общины. Именно такая версия отношений между групповой идентичностью и пространством родной земли легла в основу советского этнотерриториального проекта.

SUMMARY:
В статье рассматриваются проблемы историографии истории сталинизма и национал-социализма на примере опыта создания компаративного нарратива на двух уровнях: струкртурно-теоретическом, основанном на анализе сходств и различий двух авторитарных режимов, и политико-историографическом, исходящем из представления о влиянии исторической памяти и политизации дискуссий о травматическом прошлом на написание истории сталинизма и нацизма (фашизма) в странах Западной и Восточной Европы. Вим ван Мёйрс рассматривает достоинства и недостатки такого "двухмерного" подхода на примере анализа новейшей работы (2004) под редакцией А. Руссо "Сталинизм и нацизм: сравнивая историю и память".

По мнению Мёйрса, политико-историографический уровень представляет пока серьезные препятствия к осмыслению фашизма и коммунизма как исторических явлений, поскольку дебаты в восточноевропейских странах, чья история несет на себе отпечаток "двойного наследия" (и коммунизма, и фашизма), ведутся преимущественно в политизированной публичной плоскости, дистанцированной от академических исследований, носящих фрагментарный и интроспективный характер. Такой подход лишь подчеркивает уникальность восточноевропейских авторитарных режимов, уводя их из поля компаративного восприятия. В публичных дебатах концепт тоталитаризма используется восточноевропейскими интеллектуалами исключительно как способ дискредитации коммунизма, при этом отбрасывается представление об этнонационализме как звене между фашизмом и коммунизмом, а фашизм и коммунизм рассматриваются как проявления одинаково навязанного извне "зла".

На другом, структурно-теоретическом уровне, по мнению Мёйрса, сравнительная перспектива более плодотворна и способна выйти за рамки традиционных дискуссий между приверженцами тоталитарной школы и ревизионистами. В частности, новый подход может отталкиваться не от "архетипа" тоталитаризма и эмпирики, а от динамики развития историографии и теорий.

В целом, проблема вписывания исторической памяти в исторический нарратив (их синхронизации), убежден Мёйрс, остается актуальной из-за постепенного угасания памяти. Решить ее без преодоления политической боязни обращения к историческому прошлому невозможно.

SUMMARY:
Статья посвящена очень важному аспекту самовосприятия штундистов, членов баптистской секты, возникшей под влиянием немецких колонистов-меннонитов и пользовавшейся широкой популярностью в южных губерниях российской империи в последние десятилетия XIX века. Наблюдатели называли штундистов "подражателями немцев", а сами они, в свою очередь, полностью сменив культурный код, считали себя особым народом.

SUMMARY:
Alexander Filiushkin utilizes his experience as a correspondent of the popular historical journal Rodina to explore the past and present of the publication. The article looks into the pre-revolutionary period of the journal's existence (1879–1917) and stresses the apolitical, family-oriented, patriotic, and conservative nature of the publication, which targeted urban lower middle classes. In 1989, during perestroika, the authorities reestablished Rodina as one of the new instruments of the ideological control of the Communist Party, without claiming continuity with the pre-revolutionary publication. The journal set as its task the reconstruction of historical memory at the time of a profound crisis of history and memory. This orientation clashed with the growing wave of criticism of the Soviet world: on the pages of Rodina , a Communist Party journal, the USSR was termed "empire." As the Soviet Union disintegrated and the journal became an organ of the Russian Supreme Soviet, it sought to publish materials on the reconciliation of a divided country. After the break-up of the USSR, Rodina became the most important popular publication with a historical focus. To respond to the growing discontent and find an integrating narrative, the editors attempted to focus thematic issues on Russian national identity, the problem of empire, and the problem of monarchy. The journal thus assumed the task of translating self-descriptive narratives of various layers of Russian society. In the following years, an attempt to turn Rodina into a more entertaining mass edition failed, and Rodina has remained a journal too intellectual for mass audiences and too popular for academic ones.